зацепило

[unicorna_mira]

В стране, довольно много
имеющей от Бога,
на глобусе занявшей
значительный кусок,
имелись огороды,
леса, поля и воды,
отдельные свободы
и Химкинский лесок.

Простые обыватели,
строители, читатели,
в спецовке ли, в халате ли,
в веселье и тоске, —
копали огороды,
плевали на свободы
и ели бутерброды
в означенном леске.

Но тут на их обитель —
хотите ль, не хотите ль —
явился истребитель
такого бардака:
две маленьких головки,
два хвостика-морковки,
четыре бледных бровки
и твердая рука.
«Вы все погрязли в кале
без властной вертикали,
имущество раскрали,
добро ушло в песок» —
и отняли свободы,
а также огороды,
леса, поля и воды,
и Химкинский лесок.
«Спокойно! Меньше звона!» —
сказали полдракона.
«Но мы друзья закона!» —
ввернул его дружбан.
«С землею разберемся,
свободой подотремся,
а в Химках вместо леса
построим автобан».

Захваченный народец
не стал плевать в колодец:
ведь собственная шкура
привычна и близка.
Он отдал огороды,
и воды, и свободы,
но — русская натура —
им стало жаль леска!
«Мы очень понимаем,
что важный план ломаем,
— их плач поплыл над краем,
протяжен и высок.
— Несчитанные годы
мы жили без свободы,
возьмите нефть и воды —
оставьте нам лесок!»

«Дождетесь вы разгона, —
сказали полдракона. —
Еще во время оно
вы отдали права.
Верховное хлебало
на вас теперь плевало!» —
И важно покивала
вторая голова.

От этаких подколок
ответный кипеж долог.
Взволнованный эколог
устроил марш-бросок,
разбил в лесу палатки,
устроил беспорядки,
но отразил нападки
на Химкинский лесок.
Сбежались журналисты,
потом антифашисты,
жежисты, анархисты,
церковник с образком —
одних арестовали,
другим накостыляли,
но третьи не давали
разделаться с леском.
Страна у нас такая:
владыке потакая,
хоть два родимых края
народ отдать горазд,
но в споре о немногом
он вдруг упрется рогом
и скажет перед Богом,
что это не отдаст.
Возьмите нефть и газы,
сапфиры и алмазы,
и прежние указы,
и волю, и семью —
и бабу, и бабульку,
и рыбу барабульку,
но малую фитюльку
не трогайте мою!
Легко и бестревожно
мы сдали все, что можно,
наружно, и подкожно,
и дальше, до кости;
нам не нужна ни пресса,
ни призрак политеса,
но Химкинского леса
не отдадим, прости.

Пока одни икали,
другие подстрекали, —
созрели вертикали
достойные плоды,
в обычном русском жанре,
и власти их пожали:
пришли на них пожары,
но не было воды.
Когда-то журналисты,
артисты и жежисты
любили вертикали —
а тут наоборот!
Ни переписка рындска,
ни срач «Толстая — Рынска»
уже не отвлекали
разгневанный народ.
Дракон ногами топал,
потом крылами хлопал,
швырял вертушку об пол,
катался по Кремлю —
но, испугавшись рубки,
поджал четыре губки,
подумал про уступки
и молвил: «Уступлю».

«Приму, пожалуй, Боно, —
сказали полдракона. —
Хоть так, ценою фальши,
мы лица сохраним.
А после скажем людям,
что вместе все обсудим.
Ты ж, от греха подальше,
лети на Сахалин».

И се — ликуй, природа!
Шевчук — открытье года —
среди толпы народа
на Пушкинской поет.
Почуяв воли запах,
смахнет слезинку Запад:
дракон впервые за год
надежду подает.
«В России перестройка! —
кричат эксперты бойко. —
Мы выдержали стойко
чудовищный застой.
Наш подвиг вдохновенный,
на радость всей Вселенной,
сравнится лишь с отменой
чудовищной шестой».

Не умаляю, други,
я доблестной заслуги.
На ваши я потуги
взираю со слезой:
и как, скажи на милость,
мы так переменились,
так быстро провалились
в глубокий мезозой?!
И впрямь — ликуй, держава,
чернея от пожара,
отсчитывая ржаво
бессмысленные дни,
без права, без прогресса,
без замысла, без веса…

Но Химкинского леса
не отдали они.

Д. Быков